Лежит бездыханное тело,
Вокруг одна лишь тишина.
Уж, было видно, вечерело,
Утихла всякая молва.

Я помню, встретились мы в школе,
То были юные года.
Все было ново, непорочно,
И дружба длилась сквозь лета.

Потом, пропал ты вдруг куда-то,
Я думал, буду долго ждать.
Но стало слепо все, забыто,
И стал я дружбу отпускать.

И вот я вырос, стало тяжко,
Война пришла, и голод с ней.
Я нацепил свою фуражку,
Лишь накормить бы сыновей.

На поле брани столь жестоком,
В дуэли вышел я живой.
Ну кто же знал что ненароком,
Услышу: "Сашка?" - голос твой.

И несмотря на боль и раны,
Я побежал к тебе скорей,
Но крики в горле стали рваны,
Ты стал вмиг мертвого бледней.

Так что же, друг ты мой сердечный,
Неужто, после стольких лет,
Я не задам вопрос конечный,
А ты не дашь мне свой ответ.

Пепел осыпался темными хлопьями,
Страстное пламя угасло в печи,
В сердце вонзается острыми копьями,
Слово, что эхом раздалось в ночи.

Может быть я все услышал неверно,
Может быть, это был просто мираж ?
Слезы на руку мне капают мерно,
И затуманила разум мой блаж.

Ах, что ты молвишь - ну это же бред,
Ты не могла пробудить мое лихо !
Я не посмел бы нести тебе вред,
Коль безотрадно рыдала ты тихо.

Но все же тень пролегла между нами,
Дрожью на лике очерчена длань.
Боль эту, что не измерить словами,
Я изничтожу как грязную рвань.

И шкиф судьбы вновь приходит в движение,
Пепел пусть скроет следы наших слов.
Взять и принять, не моля о спасении,
Крест, что воздвиг я из боли и снов.

Я человек, не более того.
И жизнь моя — не более чем благо.
Я шёл сквозь смех, как будто сквозь стекло,
Не принимая яд чужого шага.

Когда пронзали сердце словом мне,
Молчал и дальше шел своей дорогой.
"Останусь лучше я в своей броне,
Не стоит притворяться недотрогой".

Я не смотрел — и зло теряло лик,
Я не внимал — и крик слабел с годами,
Я не сказал — и ваш звериный рык,
Остался где-то там — за берегами.

Но тишина, что я взрастил внутри,
Вдруг выросла холодной и бездонной.
Там не осталось ни одной двери,
Ни голосов — ни злых, ни благосклонных.

Теперь я здесь — я злобе отказал,
Но руки не протянуты навстречу.
Не видел зла. Не слышал. Не сказал.
И пал я, как снежинка пала в речу.

Мечтал бы я узнать о том, как сладко вам любить.
Не просто жить лишь для себя, но свет чужой ценить.
Не слушать свет высоких фраз, не пыл пустых речей,
Но видеть свет в чужих глазах сквозь тишину ночей.

Хотел бы я упасть в её бездонный, тихий взгляд,
Где исчезает «я» и «ты», где время - только ряд.
Средь вздохов мягких, где два сердца бьются в унисон,
Хочу я дать услышать ей мой тихий, сладкий стон.

Прошу, не надо клястся мне в любви той неземной,
Что даровал нам всем господь божественной рукой.
Делить невзгоды, соль и хлеб - как лучших друга два,
Быть неразлучны и любить, сквозь дивные слова.

Хочу проснуться от её касаний поутру,
И, словно сына своего, учить ее уму.
Когда же горе, боль, обман нахлынут словно зной,
За ней я спрячусь как за крепкой каменной стеной.

Так дай же мне тепло ее, пусть греет как камин,
И чтобы каждый новый день был сердцу путь един.
Чтоб, словно в мечтах у костра, согрели бы меня,
И чтоб услышать сладкий голос: "Я люблю тебя".

Сошлись трое в сквере, вокруг тишина,
Застыли их взоры, утихла молва.
На трое разделен их стол от разлуки,
И каждый роптал про печали и муки.

Вдруг первый, с часами, как смертник вздохнул:
«Ах, дом мой богат, но не мил сердцу стул.
И пуст кабинет, нету страсти, огня,
И лишь пустота давит мне как броня».

Товарищ второй, что квартиру купил,
От грусти шакалом вдруг диким завыл,
«Заказ мой сорвался, порушил все планы,
Раскрыл на душе моей новые раны».

А третий молчал, улыбаясь лишь тихо:
«Мне жаль вас друзья, у меня же все мирно,
Мне хлеба хватает и дети довольны,
Уж мы в этой жизни с семьей моей вольны».

И вновь разошлись. Двое в мыслях копались,
Лишь грусть и печаль эхом в них отзывались.
«Ах, как он доволен, как счастлив на вид!
Уж видно господь ему благоволит."

А третий же, в погреб свой старый вернулся,
И в старстях мучений он тихо согнулся.
И узел завязан, упал табурет,
От счастья теперь не дождется он бед.

«К чему нам заботы, коль всё падёт прахом?» -
Спросил мельком путник, шагая вполмахом,
Где пыльная степь, словно выжженный лист,
Тоскливо поёт безотрадный свой свист.

Мужик же, опершись на пыльную сошку,
Ответил: «Живём - и берём понемножку:
Кусок тепла - в сердце, крупицу - в денёк.
Без света и вовсе пропал бы дружок».

И снова идут - меж тоской и заботой,
Под небом тяжёлым, под ветром сердитым,
Но к ночи, когда отдохнёт небосвод,
В душе отблеск света у них промелькнет.